Двадцать лет спустя. Часть 2 - Страница 117


К оглавлению

117

— У вас два очень опасных узника, Коменж, — сказал Атос.

— Неукротимых! — сказал, улыбаясь, Коменж. — Полноте пугать меня. В первый же день своего заключения д’Артаньян оскорблял всех солдат и всех офицеров, без сомнения в надежде получить в руки шпагу. Это продолжалось два дня, а затем он успокоился и стал тих, как ягненок. Теперь он распевает гасконские песни, от которых мы умираем со смеху.

— А дю Валлон? — спросил Атос.

— О, этот — дело другое. Признаюсь, это страшный человек. В первый день он выломал плечом все двери, и, право же, я ждал, что он выйдет из Рюэя, как Самсон из Газы. Но затем настроение его так же изменилось, как у д’Артаньяна. Теперь он не только привык к своему заточению, но даже подшучивает над ним.

— Тем лучше, — сказал Атос, — тем лучше.

— А вы ожидали чего-нибудь другого? — спросил Коменж, который, сопоставляя слова графа де Ла Фер с тем, что ему говорил Мазарини об этих двух узниках, начинал испытывать некоторое беспокойство.

Со своей стороны, Атос подумал, что такая перемена в настроении его друзей была, может быть, вызвана каким-нибудь планом, зародившимся у д’Артаньяна. Поэтому, боясь им повредить, он ответил спокойно:

— Это две горячие головы: один гасконец, другой пикардиец. Они оба быстро воспламеняются и так же быстро остывают. То, что вы мне рассказали о них, только подтверждает мое мнение.

Таково же было мнение и Коменжа, и он, успокоенный, удалился. Атос остался один в просторной комнате, где, согласно приказанию кардинала, с ним обращались вполне почтительно. Но чтобы составить себе точное понятие о своем положении, он стал терпеливо ждать обещанного посещения Мазарини.

ГЛАВА 41
Ум и сила

А теперь перейдем из оранжереи в охотничий павильон. В глубине двора, там, где за портиком с коническими колоннами виднелись псарни, возвышалось продолговатое здание, словно протягивавшее руку к другому строению — оранжерейному павильону, образуя вместе с ним полукруг, окаймляющий парадный двор. Это был охотничий павильон, в нижнем этаже которого заключены были Портос и д’Артаньян. Сидя вместе, они коротали, как умели, долгие часы в ненавистной им обоим неволе.

Д’Артаньян прохаживался взад и вперед, как тигр в клетке, уставившись глазами в одну точку и по временам глухо рычал, проходя мимо решеток широкого окна, выходившего на просторный задний двор замка.

Портос безмолвствовал, находясь еще под впечатлением прекрасного обеда, остатки которого были только что убраны.

Один казался безумным, но на самом деле размышлял; другой, казалось, размышлял, тогда как на самом деле спал. Но во сне его мучили кошмары, о чем легко было догадаться по его прерывистому тяжелому храпу.

— Вот уже начинает темнеть, — сказал д’Артаньян. — Должно быть, часа четыре. Скоро будет сто восемьдесят три часа, как мы сидим здесь.

— Гм, — пробормотал Портос вместо ответа.

— Да слышите ли вы, соня? — сказал д’Артаньян, раздраженный тем, что кто-то может спать днем, когда ему стоит неимоверного труда заснуть ночью.

— Что? — спросил Портос.

— То, что я сказал.

— А что вы сказали?

— Я говорю, что скоро сто восемьдесят три часа, как мы сидим здесь, повторил д’Артаньян.

— Вы сами в этом виноваты, — сказал Портос.

— Как? Я виноват?

— Да, ведь я предлагал вам выйти отсюда.

— Выломав решетки и двери?

— Конечно.

— Портос, люди вроде нас с вами не могут уйти так просто, как вы думаете.

— Ну а я, — возразил Портос, — ушел бы отсюда совсем просто, без затей, и, по-моему, вы напрасно от этого отказываетесь.

Д’Артаньян пожал плечами.

— Все равно, если мы и выйдем из этой комнаты, то ведь этим дело не кончится.

— Милый друг — сказал Портос, — мне кажется, вы сегодня немного лучше настроены, чем вчера. Объясните мне, почему дело не кончится, когда мы выйдем из этой комнаты?

— Милый друг — сказал Портос, — мне кажется, вы сегодня немного лучше настроены, чем вчера.

— Очень просто: не имея оружия и не зная пароля, мы и пятидесяти шагов не сделаем по двору, как наткнемся на часового.

— Ну и что же? — сказал Портос. — Мы убьем часового и заберем его оружие.

— Так, но прежде чем умереть (ведь эти швейцарцы так живучи!), он закричит или застонет, и это привлечет караул. Нас окружат и схватят, словно лисиц, — это нас-то, львов, — и бросят в какой-нибудь каменный мешок, где мы даже не будем иметь утешения видеть это ужасное серое небо Рюэя, похожее на голубое небо Тарба не больше, чем луна на солнце. Черт возьми! Если бы у нас за стенами этого здания был хоть один человек, который мог бы дать нам все сведения об этом замке — о расположении комнат, о распорядке жизни, одним словом обо всем, что Цезарь, как мне говорили, называл «правами и местоположением»!.. Ах, и подумать только, целых двадцать лет я скучал, не зная, чем заняться и мне ни разу не пришло в голову приехать в Рюэй и изучить его!

— Что же из этого? — сказал Портос. — Давайте все-таки выйдем отсюда.

— Милый друг, — сказал д’Артаньян, — знаете, почему кондитер никогда сам не делает пирожных?

— Нет, — ответил Портос, — любопытно было бы узнать.

— Потому, что он боится их перепечь или положить в них кислого крему.

— Что дальше?

— Дальше то, что его поднимут на смех. А кондитер не должен никогда позволять над собой смеяться.

117