Двадцать лет спустя. Часть 2 - Страница 63

Осужденный на смерть король, сидя один в своей комнате, освещенной двумя свечами, печально припоминал свое былое величие, которое перед смертью, как обычно бывает, казалось ему более сладостным и блистательным, чем когда-либо раньше.

Парри, не покидавший своего господина, с момента его осуждения не переставал плакать.

Карл Стюарт, облокотившись на стол, смотрел на медальон, в котором находились рядом портреты его жены и дочери.

Карл Стюарт, облокотившись на стол, смотрел на медальон.

Он ожидал Джаксона, а после него — казни.

Иногда его мысль возвращалась к благородным французам, которые, думалось ему, были уже за сто лье; они превратились для него в сказочные видения, какие являются во сне и исчезают при пробуждении.

Действительно, порою Карл спрашивал себя, не было ли все случившееся с ним сном или лихорадочным бредом.

При этой мысли он вставал и, сделав несколько шагов по комнате, чтобы выйти из оцепенения, подходил к окну, но тут же замечал торчавшие снаружи блестящие штыки часовых. И тогда он поневоле убеждался, что это не сон и что кровавый кошмар — действительность.

Карл безмолвно возвращался к своему креслу, облокачивался на стол, опускал голову на руку и погружался в раздумье.

«Увы, — говорил он сам себе, — если бы я мог исповедаться перед одним из тех светочей церкви, уму которых доступны все тайны жизни, все ничтожество величия, быть может, голос такого духовника заглушил бы голос скорби, который я слышу в моей душе. Но нет, моим духовником будет священник не выше обычного уровня, мечты которого о карьере и богатстве я разрушил моим собственным падением. Он будет говорить мне о боге и смерти, как он говорил не раз другим умирающим. Может ли он понять, что умирающий король оставляет свой трон узурпатору, а в это время дети его лишены хлеба насущного!»

Он поднес портреты к губам и шепотом стал называть имена всех своих детей.

Наступила, как мы уже сказали, ночь — темная и облачная. На соседней колокольне медленно пробили часы. Бледный свет двух свечей отбрасывал на стены просторной высокой комнаты странные отблески, похожие на призраки.

Этими призраками были предки короля Карла, выступавшие из своих золотых рам. Этими отблесками были последние синеватые и мерцающие вспышки потухавших углей.

Беспредельная грусть овладела всем существом Карла. Закрыв лицо руками, он думал о мире, столь прекрасном, когда мы его оставляем или, вернее сказать, когда он ускользает от нас; король думал о ласках своих детей, таких нежных и сладостных, особенно когда с детьми расстаешься навеки; думал о жене своей, благородной и мужественной женщине, которая поддерживала его до последней минуты. Он снял с груди крест, осыпанный брильянтами, и орден Подвязки, которые она прислала ему с этими благородными французами, и поцеловал их. Затем ему пришла мысль, что она увидит эти предметы только тогда, когда он уже будет лежать в могиле, холодный и обезображенный, — и он почувствовал, как вместо с этой мыслью его охватывает дрожь и холод, словно уже смерть простерла над ним свой покров.

Так, в этой комнате, которая приводила ему на память столько воспоминаний, в которой, бывало, толпилось столько придворных и раздавалось столько льстивых речей, король сидел один со своим опечаленным слугой, в котором он не мог найти никакой духовной поддержки… И тогда — кто бы мог подумать! — королем овладела слабость, и он отер в темноте слезу, упавшую на стол и сверкнувшую на расшитой золотом скатерти.

Внезапно в коридоре послышались шаги. Дверь отворилась, факелы наполнили комнату дымным светом, и человек в епископской мантии вошел в сопровождении двух часовых; Карл повелительным движением руки велел им выйти.

Часовые удалились, и комната опять погрузилась во мрак.

— Джаксон! — воскликнул Карл. — Джаксон! Благодарю вас, последний друг мой, вы пришли кстати.

Епископ искоса и с беспокойством оглянулся на человека, который, заливаясь слезами, сидел в углу за камином.

— Полно, Парри, — обратился к нему король, — не плачь! Вот господь посылает нам утешение.

— Ах, это Парри! — сказал епископ. — Ну, тогда я спокоен. В таком случае, ваше величество, позвольте мне приветствовать вас и сказать, кто я и для чего пришел.

При звуке этого голоса Карл чуть было не вскрикнул, но Арамис приложил палец к губам и низко поклонился королю Англии.

— Это вы, шевалье д’Эрбле? — прошептал Карл.

— Да, государь, — отвечал Арамис, возвышая голос, — да, я епископ Джаксон, верный рыцарь церкви, который пришел сюда по желанию вашего величества.

Карл всплеснул руками. Он узнал д’Эрбле и был поражен отвагой этих людей, которые, хотя и были иностранцами, без всякого корыстного побуждения столь упорно боролись против воли целого народа и злой судьбы короля.

— Вы, — проговорил он, — это вы… Как вы проникли сюда? Боже мой!

Если они узнают, вы погибли.

Парри был уже на ногах; вся его фигура выражала наивное и глубокое восхищение.

— Государь, не думайте обо мне, — продолжал Арамис, жестом приглашая короля говорить тише. — Думайте о себе. Вы видите, ваши друзья не дремлют. Я еще не знаю, что мы сделаем, но четверо решительных людей могут сделать многое. Помня об этом, не смыкайте глаз, ничему не удивляйтесь и будьте на все готовы.